Александр Гордон: экспериментальная импровизация
Еще в марте в венском театре Schauspielhaus с огромным успехом прошли гастроли Московского театра «Школа современной пьесы». Альберт Филозов и Александр Гордон, Елена Санаева и Иосиф Райхельгауз – лишь малая часть тех именитых актеров, которые специально приехали в Вену, чтобы принять участие в двух постановках не менее знаменитого Евгения Гришковца.
Kонечно же, было невозможно оставить без внимания культурное событие такого масштаба. И, конечно же, мы не могли пройти мимо уникальной возможности, чтобы побеседовать с такими гостями. Одним из первых, кто согласился дать эксклюзивное интервью для «Давай!», был Александр Гордон.
- Насколько сегодня актуально театральное искусство? Мешает ли кино развиваться театру?
– Вопрос не в бровь, а в глаз, но боюсь, у нас не будет времени ответить на него серьезно. Есть в России такая киношкола имени Макгаффина, одним из отцов-основателей которой я числюсь, хотя и безрезультатно – денег все равно не платят. Я там читаю целую лекцию на эту тему – «Кто Давид, кто Голиаф?» – у нас с возникновением кино, а потом и телевидения, все пророчили театру смерть. Но выясняется, если говорить кратко, что сегодня все кино съежилось до двух форматов – это великий Голливуд с его попкорном и совершенно невнятное авторское бормотание, герметичное авторское кино. Все, что могло находиться посередине, все, что всегда составляло доблесть кинематографа, – а это с любовью к зрителю внятно рассказанная история, – сейчас это уже прерогатива американских сериалов, качественно сделанных, и весь мейнстрим ушел туда. Поэтому кино сегодня – это либо развлечение для малолетних дебилов, либо развлечение для дебилов постарше. И никакого другого кино сегодня, к сожалению, нет. За редчайшим исключением – редчайшим, потому что никто этого не видит. Один из лучших фильмов, которые я видел за последние 10 лет, вышел в прокат вообще на одной копии. И вы не скачаете его в интернете, и не купите ДВД, потому что пираты не догадались, что это можно сделать, а у режиссера нет денег, чтобы издать диск. Поэтому я говорю, что кино мертво, а театр еще рыпается. И я смотрю на театральные изыски, особенно в российской провинции. Иногда наивные, иногда тупые, иногда смешные, но все же лучше Серебренникова.
-То есть идеалов уже совсем не осталось?
– Почему? У меня есть. Я поставил недавно спектакль, и когда приходят его ругать, говоря: «Это же Шефер!» – я радуюсь. У кого учиться, как ни у Альфреда Шефера?
- А развенчивание идеалов сейчас модно?
– Сейчас моды никакой нет, вот, в чем проблема. Мода – это что такое? Мода – это не объявленное по телевизору. Мода – это отрицаемое в телевизоре. Тогда оно подспудно возникает, тогда ее исследуют, тогда она имеет силу. А сейчас, когда в каждой программе говорят, что модно, а что – нет. Остается только стиль. Но стиль без культуры не существует, а культура – такой зверь страшный, что она все время тянет назад, а не вперед. Любые эксперименты в области культуры допустимы только как эксперименты. Но когда эксперимент заявляет о себе, как о мейнстриме – да, вот это уже становится странным. И ты либо станешь мейнстримом через сто лет, и тебе все скажут спасибо за то, что ты поэкспериментировал в этой области, и все теперь туда пошли. Либо не станешь им совсем. Экспериментатор не должен, на мой взгляд, пожинать плоды. Он – авангард. Он должен получать некие шишки. А у нас что ни эксперимент – либо уже заслуженный артист, либо на Канн
ском фестивале чего-нибудь получит. Что это за эксперимент такой, за который сразу платят? Не понимаю.
- Авторские программы, которые вы ведете, каким-то образом могут перерасти в театр одного актера?
– Не дай Бог! Мне хватает театрализации на телевидении – со всеми теми ролями ведущих, которые я играю. Попытаться оформить все это в какой-то моноспектакль – звучит похожим на каторгу.
- А вы заметили, что австрийская русскоязычная публика немного инертна?
– Нет, вчера была как раз таки инертна австрийская немецкоязычная публика, потому что перевод все-таки неадекватен. Если бы мы играли Шекспира, и каждый говорил то, что всем известно, – было бы понятно. Но поскольку Гришковец подразумевает импровизацию, мы импровизируем. А импровизируя текст, добиться реакции у той части зрителей, которая этот текст не понимает – невозможно. Поэтому реакция была иная. Они читали то, что написано; не понимали, что происходит, но слышали реакцию русскоязычной аудитории и смеялись вместе с ними. Такие пьесы вообще надо переводить синхронно – ухо в ухо. Тогда есть ощущение присутствия. Когда прямо здесь рождается текст. А здесь и текст маленький – не разобрать, и спектакль скучный, как чужая жизнь. Но вчера, по нашим меркам, был успех. То есть реагировали, аплодировали – что еще нужно? Ушли, может, человека 2 за все время.
- Как тогда вы относитесь не к русскоязычной, а именно к европейской публике?
– Если честно, для меня это первые европейские гастроли. Вообще первые. Я, честно говоря, даже не знал, как это бывает. В опере, например, все понятно – есть либретто, и «они поют хорошо». Здесь хорошо они поют или нет, понять нельзя. Для меня это было загадкой, как они отреагируют.
- Кстати, австрийцы часто подчеркивают, что они по менталитету очень близки к русским людям.
– Знаете, я посчитал сегодня – я в 16-й раз в Вене. Даже в 17-й, если учитывать, что я здесь был 2 недели в эмиграции в 1989 году. А потом, так повелось, – у меня есть один друг – он меломан, таскал меня прошлые два года буквально каждый месяц – то на премьеру в Венскую оперу, то в Музикферайн на какое-то событие. Это были буквально набеги: утром прилетали, днем концерт, вечером опера, и улетели обратно. Работа ведь не ждет. И Вена для меня предстала, конечно, совсем в другом смысле. То есть я ездил в Вену как благодарный зритель – послушать, что здесь происходит. А теперь я впервые здесь как исполнитель, и вижу, что публика здесь действительно благодарная.
- Для вас Вена изменилась, если сравнивать ее с 89-м?
– Сейчас я не могу анализировать. Тогда, в 1989 году, первым потрясением для меня был супермаркет Билла. Представьте себе: из голодной Москвы, с грудным ребенком, я здесь впервые увидел памперсы, увидел, что, оказывается, может быть 12 сортов пива, а не только Жигулевское, которого нет. Так вот: в Билле не изменилось ни-че-го. А я прожил еще 25 лет с тех пор, теперь и у нас все это есть. Теперь это не потрясение. А вот как нас принимали зрители – это мой второй венский шок. Я просто не понимаю, как можно высидеть весь спектакль, почти не понимая, о чем говорят люди.
- В Вене есть театральные коллективы, в которые пытаются объединиться полупрофессиональные и не очень актеры. Вот вы работали в Нью-Йорке – на ваш взгляд, это в принципе возможно?
– Это возможно в любом городе, но только если не замыкаться на общине, а ориентироваться также и на аборигенов. Потому что театральная культура – она благодатна еще и тем, что, как бы я ни кокетничал, театральное искусство универсально. Люди почти всегда реагируют одинаково, смеются почти всегда одинаково. Если они захотят это делать необособленно, то в том театральном тренде, который существует в Вене, я не вижу никаких причин, чтобы это не стало успешным. Но если все превратиться в местечковый театр – не понимаю, кому это будет нужно. Потому что любые гастроли из России элементарно перебьют этот театр.
- Если вас пригласят работать за рубеж, согласитесь?
– Нет, я уже отъездился. Всех денег не заработаешь, а больше всего я люблю лежать на диване и плевать в потолок. Для меня поездки куда-либо – это вообще пытка, все эти посещения исторических мест, когда все на все похоже.
- Сегодня в театре появляются новые имена?
– Да, имена появляются, но причем тут театр? Они все светятся в других местах, и настолько ленивы, что не могут эту болванку своего таланта превратить в полезный инструмент. Я преподаю, только я занимаюсь с журналистами. Знаете, как тяжело найти тех, кто хочет чего-то? У меня их было 40, осталось 18, и половину я выгоню в этом году. А те двое, которые останутся, будут по праву считать меня своим учителем.
Текст и фото: Екатерина Прокофьева
Александр Гордон – российский радио- и телеведущий, журналист, актер, режиссер.
Руководитель Мастерской журфака Московского института телевидения и радиовещания «Останкино» (МИТРО), педагог Киношколы им. Макгаффина. Пятикратный лауреат ТЭФИ (2007, дважды в 2008, 2010, 2011).
По результатам множества опросов телезрителей Гордон неоднократно признавался одним из лучших современных российских телеведущих. Создатель и постоянный ведущий телепрограмм «Гордон», «Закрытый показ», «Гордон Кихот», «Гражданин Гордон». Помимо телевизионной карьеры, Гордон в качестве кинорежиссера снял несколько полнометражных художественных фильмов, почти все из которых были основаны на произведениях его отца.
Diesen Beitrag teilen
